Глава десятая из книги «ЕДИНСТВЕННАЯ»
Ричард Бах
Мы остановились на лужайке. Впечатление было такое, словно кто-то налил целое озеро изумрудной травы в чашу из гор. Пурпурные облака укутали догорающий закат.
Швейцария, — тут же подумал я, — мы приземлились на открытке со швейцарским пейзажем. Внизу, в долине, среди деревьев были разбросаны домики с остроугольными крышами, высился купол церквушки. По сельской дороге катила телега, но ее тянул не трактор и не лошадь, а животное, похожее на быка.
Поблизости не было ни души, а на лугу — ни тропинки, ни козьего следа. Только озеро травы, кое-где усыпанное полевыми цветами, в полукольце скалистых гор, увенчанных снежными шапками.
— Как ты думаешь, почему. — сказал я. — Где это мы?
— Во Франции, — ответила, не задумываясь Лесли, и прежде, чем я успел поинтересоваться, откуда она это знает, она, затаив дыхание, прошептала: — Смотри!
Она указала на расщелину в скале, где у небольшого костра стоял на коленях старик в грубом полотняном коричневом одеянии. Он занимался сваркой. Скалу позади него озаряли яркие белые и желтые вспышки.
— Что здесь делает сварщик? — недоуменно спросил я.
Лесли пригляделась внимательнее.
— Это не сварка, — сказала она так, словно эта сцена не происходила у нее перед глазами, а всплывала в памяти. — Он молится.
Она направилась к старику, я последовал за ней, решив пока не вмешиваться. Может быть, моя жена увидела себя в этом отшельнике так же, как я увидел себя в Аттиле? Мы подошли ближе и убедились, что никакого свар очного аппарата там действительно нет. Ни звука, ни дыма, вместо этого в метре от старика поднимался от земли яркий пульсирующий столб солнечного света.
— и в мир отдашь ты то, что было тебе передано, — услышали мы мягкий голос, доносящийся из света. — Отдашь тем, кто жаждет узнать истину о том, откуда мы приходим сюда, смысл нашего существования и тот путь, который ведет в наш вечный дом.
Мы остановились в нескольких шагах позади него, пораженные увиденным. Однажды я уже видел этот яркий свет много лет назад. Тогда я был совершенно поражен, случайно взглянув на то, что до сегодняшнего дня я зову Любовью. И теперь мы смотрели на тот же самый свет, и по сравнению с ним мир вокруг казался призрачным, погруженным в сумерки.
В следующее мгновение свет исчез, а на том месте, из которого он исходил, остался лежать ворох золотистых страниц, исписанных исключительно ровным и красивым почерком.
Старик все еще стоял на коленях с закрытыми глазами, не догадываясь о нашем присутствии.
Лесли ступила вперед и подняла с земли сияющий манускрипт. В этом загадочном месте ее рука не прошла сквозь страницы.
Мы ожидали увидеть руны или иероглифы, но обнатужили английский текст. Разумеется, — подумал я, — старик прочтет это по-французски, а перс — на языке фарси. Так и должно быть со всяким откровением — язык не имеет значения, важно восприятие идей.
«Вы — существа света, — начали читать мы. — Из света вы пришли, в свет вам, суждено вернуться, и на каждом шагу вас окружает свет вашего безграничного бытия.»
Лесли перевернула страницу.
«По своей воле оказались вы в мире, который создали для себя сами. Что держите в сердце своем, то и исполнится, чем больше всего восхищаетесь, тем и станете.
Не бойтесь и не поддавайтесь смятению, увидев призраков тьмы, личину зла и пустые покровы смерти, поскольку вы сами выбрали их, чтобы испытать себя. Все это — камни, на которых оттачивается острие вашего духа. Знайте, что вас повсюду окружает реальность мира любви, и в каждый момент у вас есть силы, чтобы преобразить свой мир в соответствии с тем, чему вы научились.»
Страниц было очень много, сотни. Мы листали их, охваченные благоговением.
«Вы — это жизнь, создающая формы. И погибнуть от меча или от старости вы можете не более, чем умереть на пороге двери, проходя из одной комнаты в другую. Каждая комната дарит вам свое слово — вам его сказать, каждый переход — свою песню, вам ее спеть.»
Лесли посмотрела на меня, глаза ее сияли. Если это писание так тронуло нас, людей двадцатого века, — подумал я, — то каное впечатление оно должно произвести на живущих в каком же это?. двенадцатом!
Мы сноба принялись читать манускрипт. В нем не было ни слова о ритуалах, поклонении, никаких призывов обрушить огонь и разорение на головы врагов, не было упоминания о каре за неверие, не было жестоких богов Аттилы. Там не упоминалось о храмах, священниках, раввинах, братствах, хорах, рясах и священных праздниках. Эта рукопись была написана для полного любви существа, живущего у нас внутри, и только для него. Стоит лишь выпустить эти идеи в мир, — подумал я, — дать людям этот ключ к осознанию власти над воображаемым миром, к раскрытию силы любви, как исчезнет всякий ужас. И тогда мир сможет обойтись без Темных Веков в своей истории!
Наконец старик открыл глаза, увидел нас, и поднялся, ничуть не испугавшись, словно рукопись была его сутью. Он скользнул по мне взглядом, задержал его на Лесли.
— Я — Жан-Поль Ле Клерк, — представился он. — А вы — ангелы.
Прежде, чем мы оправились от изумления, он радостно рассмеялся.
— А вы заметили, — поинтересовался он. — Свет?
— Это было вдохновение! — сказала моя жена, вручая ему золотистые страницы.
— Воистину, вдохновение. — Он поклонился так, словно помнил ее, и она, как минимум, была ангелом.
— Эти слова – ключ к истине для тех, кто их прочтет, они подарят жизнь каждому, кто их услышит. Когда я был маленьким ребенком, мне было обещано Светом, что эти страницы попадут ко мне в руки в тот вечер, когда явитесь вы. Теперь, когда я стал стар, наступил это вечер — вот вы, вот и они.
— Они изменят этот мир, — сказал я.
Он как-то странно посмотрел на меня.
— Нет.
— Но ведь они были даны тебе.
— в испытание, — закончил он.
— Испытание?
— Я много путешествовал, — сказал он. — Я изучил писания сотен верований, от Китая до земель северных викингов. И, несмотря на все свои изыскания, я научился вот чему. Каждая из великих религий уходит своими корнями в свет. Но лишь серце может сохранить свет. Писания этого сделать не могут.
— Но у тебя в руках. — начал я. — Ты должен прочесть. Это великолепно!
— В моих руках бумага, — сказал старец. — Если отдать эти слова в мир, их поймут и оценят те, кто уже знает истину. Но прежде чем это сделать, нам придется дать им название. А это их погубит.
— Разве дать имя чему-то прекрасному — значит погубить его?
Он удивленно посмотрел на меня.
— В том, чтобы дать имя какой-либо вещи, нет ничего плохого. Но дать имя этим идеям — означает создать религию.
— Почему?
Он улыбнулся и вручил мне манускрипт.
— Я отдаю эти страницы тебе,. ?
— Ричард, — сказал я.
— Я отдаю эти страницы, пришедшие прямо из Света Любви, тебе, Ричард. Желаешь ли ты, в свою очередь, подарить их миру, людям, жаждущим узнать, что в них написано, тем, кому не выпала честь быть на этом месте, когда явился сей дар? Или ты хочеш оставить эту рукопись лично для себя?
— Конечно, я хочу отдать их в мир!
— А как ты назовешь свой дар?
Интересно, куда это он клонит, подумал я. — Какая разница?
— Если ты не дашь ему название, это сделают другие. Они назовут их Книгой Ричарда.
— Ага, я понял. Ладно, тогда я назову это. Ну хотя бы просто Страницы.
— Будешь ли ты оберегать Страницы? Или позволишь другим править их, изменять то, что им непонятно, выбрасывать то, что им не понравится?
— Нет! Никаких изменений. Они появились из самого Света. Какие могут быть изменения!
— Ты уверен? Ни единой строчки? Даже из самых благих побуждений? «Многие этого не поймут?», «Это их обидит?», «Здесь непонятно изложено?»
— Никаких изменений!
Он изогнул брови вопросительной дугой.
— А кто ты такой, чтобы так на этом настаивать?
— Я был здесь, когда они явились, — не унимался я. — Я сам видел, как они были даны миру.
— Итак, — продолжил он, — ты станешь Хранителем Страниц?
— Не обязательно я. Пусть будет любой другой, кто пообещает следить, чтобы не было никаких изменений.
— Но все-таки нужно, чтобы кто-то стал Хранителем Страниц?
— Да, я думаю, нужно.
— Так появятся служители Страниц. Те, кто всю свою жизнь посвятят защите некоего образа мысли, сделаются служителями этого образа. Но любой новый образ мысли, любой новый порядок означает изменение. А когда появляются изменения, наступает конец тому миру, который есть сейчас.
— Эти страницы не несут никакой угрозы, — не сдавался я. — Они несут любовь и свободу!
— А любовь и свобода — конец страху и рабству.
— Разумеется! — горячо воскликнул я. Куда же он всетаки клонит? Почему Лесли стоит молча? Разве она не согласна, что…
— Как ты думаешь, тем, кто наживается на страхе и рабстве, — продолжил Ле Клерк, — принесет ли им счастье то, что написано на этих Страницах?
— Скорее всего, нет. Но не можем же мы допустить, чтобы этот свет был утрачен!
— Обещаешь ли ты защищать этот свет? — спросил он.
— Конечно!
— А другие последователи Страниц, твои друзья, они тоже станут его защищать?
— Да.
— А если поборники страха и рабства убедят власти этих земель, что ты опасен, если они придут к тебе в дом с мечами, как тогда ты защитишь Страницы?
— Я убегу вместе с ними!
— А если за тобой снарядят погоню, настигнут, загонят в угол?
— Если нужно будет сражаться, я буду сражаться, — ответил я. — Есть принципы более важные, чем даже жизнь. За некоторые идеи стоит умереть.
Старик вздохнул.
— Так начнутся Страничные Войны, — сказал он. — В дело пойдут кольчуги, мечи, щиты, стяги, на улицах появятся лошади, огонь, кровь. Это будут немалые войны. Тысячи истинно верующих присоединятся к тебе, Десятки тысяч ловких, сильных, находчивых. Но принципы, провозглашенные в Страницах, бросают вызов правителям всех тех государств, где власть держится на страхе и невежестве. Десятки тысяч встанут на борьбу с тобой.
Наконец, до меня понемногу начало доходить то, что пытался сказать мне Ле Клерк.
— Чтобы вас узнавали, — продолжал он, — чтобы могли отличить от других, вам понадобится символ. Какой символ ты выберешь? Какой знак изобразишь на своих стягах?
Мое сердце застонало под тяжестью его слов, но я продолжал сопротивляться.
— Символ света, — сказал я, — знак огня.
— Да будет так, — сказал он, читая еще не написанные страницы этой истории. — Знак Огня встретится со Знаком Креста в битве на полях Франции, и Огонь одержит славную победу. Первые города Креста будут сожжены твоим священным огнем. Но Крест объединится с Полумесяцем, и их армии вторгнутся в твои владения с юга, востока и севера; сто тысяч человек против твоих восьмидесяти.
«Стой», — хотел сказать я. Я знал, что будет дальше.
— И за каждого воина Креста, за каждого солдата Полумесяца, которых ты убьешь, защищая свой дар, сотни проклянут твое имя. Их отцы, матери, жены, дети и друзья возненавидят Страничников и проклятые Страницы, которые погубили их возлюбленных. А все Страничники станут презирать всех христиан и проклятый Крест, каждого мусульманина и проклятый Полумесяц, за смерть их родных Страничников.
— Нет! — воскликнул я. Каждое его слово было чистой правдой.
— И во время этих Войн появятся алтари, вознесутся шпили соборов и храмов, чтобы увековечить священные Страницы. А те, кто искал нового знания и духовного роста, вместо них получат новые предрассудки и новые ограничения: колокола и символы, правила и песнопения, церемонии и молитвы, одеяния, благовония и подношения золота. Сердце Страницизма вместо любви наполнит золото. Золото, чтобы сооружать все больше храмов, золото, чтобы купить на него мечи, которыми потом обращать неверующих, спасая их души.
А когда ты умреш, Первый Хранитель Страниц, понадобится золото, чтобы запечатлеть твой лик. Появятся величественные статуи, огромные фрески, полотна, своим бессмертным искусством превозносящие эту сцену. Вообрази огромный гобелен: здесь Свет, здесь Страницы, там, в небе, распахнулись ворота в Рай. Вот преклонил колени Ричард Великий в сияющих доспехах; а вот прекрасный Ангел Мудрости — держит в своих руках Священные Страницы; рядом с ней старый Ле Клерк у своего скромного костра в горах, свидетель этого чуда.
Нет! — воскликнул я мысленно, — это невозможно! Но это было не только возможно, это было просто неизбежно.
— Отдай эти страницы в мир, и возникнет еще одна религия, новое духовенство, снова будут Мы и будут Они, настроенные друг против друга. За сотню лет миллионы погибнут за эти слова, которые мы держим в руках; за тысячи лет — десятки миллионов. И все из-за этой бумаги.
В его голосе не было даже намека на горечь, сарказм или усталость. Жан-Поль Ле Клерк был исполнен знания, которое он получил в своей жизни, спокойно принимая то, что он в ней нашел.
Лесли поежилась.
— Дать тебе мою куртку? — спросил я.
— Спасибо, Буки, — ответила она, — я не замерзла.
— Холодно? — спросил Ле Клерк. Он нагнулся, достал из костра горящую веточку, поднес ее к золотистым страницам. – Это тебя согреет.
— Нет! — Я отдернул ворох страниц. — Сжечь истину?
— Истину невозможно сжечь. Истина ждет любого, кто пожелает ее найти, — сказал он. — Сгореть могут лишь эти страницы. Выбирайте, желаете ли вы, чтобы Страницизм стал еще одной религией в этом мире? — Он улыбнулся. — Церковь объявит вас святыми.
Я в ужасе посмотрел на Лесли и прочел в ее глазах то же выражение.
Она взяла веточку из его рук, коснулась краев манускрипта. В моих руках распустился солнечно-огненный цветок, я опустил его, и на землю упали догорающие лепестки. Еще мгновение — и снова стало темно.
Старец облегченно вздохнул.
— Благословенный вечер! — сказал он. — Не часто нам выпадает шанс уберечь мир от новой религии!
Затем он, улыбаясь, посмотрел на мою жену и спросил с надеждой: — А мы спасли его?
Она улыбнулась в ответ.
— Спасли. В нашей истории, Жан-Поль Ле Клерк, нет ни слова о Страничниках и их войнах.
Они нежным взглядом попрощались друг с другом, скептик и скептик, полный любви. Затем старик слегка поклонился нам обоим, повернулся и пошел прочь, в горы, под покров темноты.
Охваченные огнем страницы все еще догорали у меня в сознании, вдохновение обращалось в пепел.
— Но как же те, кому нужно то, что говорилось на этих страницах, — обратился я к Лесли. — Как же они. Как мы узнаем все, что там было написано?
— Он прав, — ответила она, провожая взглядом фигурку старца, — тот, кто хочет света и истины, сможет найти их сам.
— Я не уверен. Иногда нам нужен учитель.
Она обернулась ко мне. — Попробуй вообразить, что ты искренне, страстно желаешь узнать, кто ты, откуда пришел и почему ты здесь оказался. Представь, что тебе не будет покоя, пока ты этого не узнаешь.
Я кивнул и вообразил, как я не покладая рук прочесываю в поисках знания библиотеки, ищу книги, изучаю рукописи, посещаю лекции и семинары, веду дневники, куда записываю свои надежды, размышления, интуитивные прозрения, пришедшие во время медитаций на горных вершинах, изучаю свои сны, ищу подсказку в случайных совпадениях, беседую с различными людьми — словом, делаю все то, что мы делаем, когда самым главным в нашей жизни становится познание.
— Представил.
— А теперь, — продолжала она, — можешь ли ты вообразить, что не найдешь того, что искал?
Вот это да! — подумал я, — как этой женщине удается открывать мне глаза!
Я поклонился в ответ.
— Моя Леди Ле Клерк, Принцесса Знания.
Она присела в медленном реверансе.
— Мой Лорд Ричард, Принц Огня.
Мы стояли рядом, нас окружала тишина и чистый горный воздух. Я обнял ее, и звезды, спустившись с небосвода, окружили нас. Мы стали одним целым со звездами, с Ле Клерком, с рукописью и полнящей ее любовью, с Пай, Тинк, Аткиным и Аттилой, со всем что есть, что когда-либо было или еще будет. Одним. Единым.
